Борис Смелов. Непарадный Петербург
Один из главных петербургских фотографов, создатель образа щемящего, несколько меланхоличного черно-белого Петербурга. Смелов всегда был значимой фигурой неофициального искусства. Его называют легендой петербургской фотографии, тем, кто еще при жизни стал классиком. Он оставил нам свое видение города, свой, cмеловский, Петербург, которого не было до и не будет после него. Он был носителем своей особой психологической атмосферы, сочетавшей поклонение высокому искусству, насмешливость и бесшабашность.
В строгой советской культурной иерархии фотография всегда стояла ниже живописи и не считалась высоким искусством. Борис Смелов — и в своем творчестве, и в своей жизни (он дружил с поэтами и художниками, был женат на художнице) — эти два мира сближает. В работах Смелова очень специфическим образом сочетается верность фотомастерству и ориентация на поэзию. Он становится художником, не переставая быть фотографом, и это важно. Его фотографии завораживают. Магическая игра света и тени и точность композиции мгновенно увлекают зрителя во внутреннее пространство фотоснимка, и на выставках отойти от любой из работ Бориса Смелова было всегда непросто.
Борис всю жизнь прожил в Петербурге, выезжая из него лишь по необходимости, редко, неохотно и ненадолго. С десяти лет мать начала его систематически водить в Эрмитаж, и с тех пор анфилады и залы Зимнего дворца стали навсегда частью его жизни. А еще через пару лет он впервые приходит в фотокружок дворца пионеров, и фотография становится, по сути, его единственной страстью. На нее, так или иначе нанизываются все события его биографии; это и профессия, и увлечение, и образ жизни.
В начале семидесятых годов на Большой Московской улице, около Владимирской площади, образовалась тусовка молодых фотографов, полных энергии и изобразительной жадности. Это была мастерская Леонида Богданова. Соответственно профилю работодателя мастерская называлась «лавкой». Смелова роднила с Богдановым одинаково высокие требования к качеству негативов и отпечатков, к безупречности исполнения, в этом они не признавали никаких компромиссов. Из известных ныне фотографов в «лавке» бывали Анатолий Сопроненков, Сергей Фалин, Василий Воронцов, Владимир Дорохов и Борис Кудряков, писавший к тому же прозу и увлекавшийся живописью.
Все они общались с Константином Кузьминским, который устраивал у себя «под парашютом» выставки не только живописи, но и фотографии. Кузьминский — поэт и писатель, ныне живущий в Америке — в семидесятые годы был весьма популярным питерским персонажем. Под потолком его комнаты действительно был растянут парашют, превращавший слепящую агрессивность киловаттных ламп в комфортное для выставок рассеянное освещение. Именно Костя придумал для Смелова и Кудрякова, исходя из их комплекции, прозвища, оставшиеся за ними навсегда — Гран-Борис и Пти-Борис, на языке петербургской богемы просто Пти и Гран. Пти-Борю друзья часто именовали Птишкой.
А через несколько лет Борис познакомился с художником Наталией Жилиной, и очень скоро они поженились. И сын Жилиной, Митя Шагин, который был на шесть лет младше Бори, тоже пополнил свой словарный запас «братухами» и «братками». Это была первая заготовка новой митьковской лексики; влияние Пти-Бори и позже сказывалось на возникавшей в это время идеологии митьков.
Как фотограф, Борис работал практически во всех жанрах, но не зависимо от жанра во всем его творчестве есть объединяющее начало — Петербург. Все его наследие кратко можно обозначить словами: «Поэма о Петербурге». Помимо собственно города — городских пейзажей, равноправными частями этой поэмы являются и натюрморт, и портреты Смелова. Любой натюрморт Бориса, начиная с подбора предметов и кончая интерьером, где он поставлен, пронизан духом Петербурга.. Именно в связи с Пти-Борисом в обиход некоторых фотографов и искусствоведов вошло такое словосочетание, как «петербургский натюрморт».
Важнейшая часть смеловской поэмы о Петербурге, конечно же, городской пейзаж. Борис избегал снимать город в солнечную погоду, предпочитая мягкий свет пасмурного неба. Ему нравилось фотографировать улицы, набережные, дома сверху, из окон верхних этажей лестниц или даже чердаков, так чтобы крыши других домов, более низких, казались снятыми с большой высоты. Он любил снимать крыши, они для него были не менее выразительной частью дома, чем фасад.
Все без исключения пейзажи Пти-Бори лиричны, они насыщены эмоциями, порой сдержанными, а порой — пронзительными, и выражают широкую гамму душевных состояний. Петербург Смелова чаще всего безлюден, но его город не отторгает людей, он живет их чувствами, психологически они присутствуют почти в каждом снимке. Помимо своего художественного видения, Пти-Борис по чисто объективным причинам оставил нам то, чего ни одному фотографу уже снять не удастся: улицы, дворы, площади, набережные, не заставленные автомобилями.
Наряду со смеловским Петербургом знаковым явлением питерской фотографии стал и смеловский натюрморт.
Натюрморт и в живописи, и в фотографии — обособленный жанр. Если французский язык (Nature morte) и вслед за ним русский определяют его как «мертвая натура», то немецкий (Stilleben) и английский (Still life) настаивают на том, что это — «тихая жизнь». Борис Смелов в своих работах изображал именно жизнь предметов; это для него разумелось само собой.
Как он отбирал предметы для натюрморта, было загадкой для всех, да наверное, и для него самого. Была лишь одна общая закономерность: предметы отбирались не по причинно-следственным связям, не по принципу общности утилитарного назначения. Большинство своих натюрмортов Борис снимал дома, ставил их не спеша и с любовью. Самые известные сняты в уютном эркере дома Жилиной на Восемнадцатой линии Васильевского острова. Эти натюрморты, можно сказать, хранят тепло рук мастера, и у зрителя возникает впечатление почти домашнего общения с ним.
Борис всегда восхищался малыми голландцами, и в первую очередь натюрмортами Кальфа, Класса, особенно теми, где срезанная кожура лимонов свисает с края стола прихотливой спиралью. Разумеется, Пти никоим образом не пытался делать фоторемейки малых голландцев, но оглядка на них постоянно чувствуется в его натюрмортах.
Третий раздел смеловской поэмы о Петербурге — его портреты. Они и сегодня на выставках резко выделяются среди других авторов. А в советское время они радикально отличались от тех, что заполняли парадные фотоальбомы и считались образцами для подражания. Портреты Бориса поражали зрителя и запоминались сразу и навсегда.
Особое место в жизни Бориса занимали автопортреты. Для него они составляли отдельный, его личный фотографический жанр. Их сохранилось много — более двух десятков. Автопортреты — верстовые столбы творческого пути художника; чем энергичнее он развивается, чем стремительнее расширяется его вселенная, тем чаще возникает потребность в автопортрете.
Петербург, подаренный нам Борисом Смеловым, влекущий, трагический, непостижимый и прекрасный. Он, этот созданный им город, остается и своеобразным зеркалом, хранящим личность самого художника. Но справедливо и обратное: каждый автопортрет есть интегральный образ всего видимого мира, да и не только видимого, ведь это наиболее метафизический из всех изобразительных жанров.
Его самооценка была достаточно высокой, и надо сказать, как правило, она не расходилась с оценкой окружающих. Поэтому у него не было поводов для фрустрации. Он верил в себя, как в личность, верил в свой талант и в безошибочность своего художественного чутья. Но помимо веры в себя, как в личность, ему нравилась и физическая оболочка, и у него были для этого все основания. В морге после обмывания он выглядел, как античная статуя.
Общался Борис только с теми людьми, с которыми ему было интересно разговаривать, но при этом никогда не экономил время и никого не удручал собственной деловитостью. Немалую роль в общении играл алкоголь. К этому располагали и долгие бдения при красном свете в «темнухе», и прогулки со штативами по темному холодному городу, и длительные экспозиции ночных съемок. К тому же в советское время в творческой среде приверженность к спиртному носила характер протеста. Выпивка позволяла добиться состояния измененного сознания и тем самым, если не отменить, то хотя бы редуцировать окружающую неугодную реальность. Одной из постоянных Птишкиных странных шуток было присловье «Я хочу умереть от водки». Впрочем, далеко не всегда можно было понять, когда он шутит, а когда серьезен. Ибо чувство юмора у него было, как и мышление, многослойное и затейливое.
Настало время, когда митьки провели широковещательную акцию международного уровня по борьбе с зеленым змием. Один за другим они съездили в Америку и вступили там в общество анонимных алкоголиков. Те не кодировали и не гипнотизировали, а действовали только внушением, но внушали столь основательно, что никто из митьков, прошедших процедуры, до сих пор спиртного в рот не берет. По семейным и дружеским связям, решено было и Бориса Смелова приобщить к трезвости. Пти согласился, но только на поездку: отчего же не съездить за океан? При этом он заранее приготовил американским внушателям большой русский кукиш. Результат путешествия очевиден: Штаты он посмотрел и даже немного пофотографировал, но внушить ему никто ничего не смог. Ибо Пти-Борис был человеком самостоятельным, и угадывать ход его мыслей не было дано никому.
Борис Смелов умер 18-го января 1998 года на Васильевском острове в возрасте 46 лет. Говорят, он замерз ночью на ступенях часовни святителя Спиридона Тримифунтского (Большой пр. 67, на углу с 18-й Линией). По какой причине оказался он там зимней ночью без пальто неизвестно, да и не важно. Трагическая и нелепая смерть, но довольно обыденная для России.
#album_photography